Понятие толкования гражданско-правового договора

     Глава 1. Понятие толкования гражданско-правового договора
     
     1.1. Толкование и установление буквального значения условий договора
     
     С точки зрения разрешения договорных споров во многих случаях смысл условий, о которых спорят стороны, суду ясен уже после первого прочтения текста договора. Однако обе либо одна из сторон могут настаивать на ином, отличном от буквального, значении спорного условия. При этом обоснование сторонами специального значения условия не всегда означает, что сторона злоупотребляет своими процессуальными правами: значение, отклоняющееся от буквального, может основываться на таких обстоятельствах взаимоотношений сторон, которые не могут быть установлены только путем исследования текста договора1.
     Такие ситуации требуют решения ряда взаимосвязанных вопросов, имеющих непосредственное значение для рассматриваемой нами темы. Во-первых, каким образом соотносятся установление буквального смысла слов и выражений, содержащихся в договоре (условно назовем этот акт «чтением» договора), и собственно процесс его толкования, который предполагает применение специальных правил? Во-вторых, является ли толкование договора избыточным, когда после установления буквального значения спорное условие является для суда ясным?
     Данным вопросам уделено значительное внимание в судебной практике западных правовых систем, чрезвычайно актуальны они и для российской практики применения ст. 431 ГК РФ. Критический анализ основных подходов, сложившихся в зарубежном праве, может помочь не только продемонстрировать масштаб проблемы, но избежать ошибок при ее решении с точки зрения российского права.
     Как было правильно подмечено профессором A. L?deritz, история толкования договора исполнена стремлением избежать толкования. Уже в римских источниках упоминается об избыточности толкования в случае наличия ясного буквального значения2. Так, согласно классической римской максиме, «когда слова не возбуждают никаких разногласий, не следует допускать (постановки) вопроса о воле». На более поздних этапах развития римской правовой мысли данная максима подверглась пересмотру.
     Недопустимость постановки вопроса о значении воли в процитированном высказывании римского юриста Павла по существу представляет собой ограничение толкования буквальным значением слов. При этом нельзя утверждать, что это правило – лишь исторический рудимент строгих форм заключения сделок в римском праве, дальнейшее развитие показало, что ограничение толкования договора в разных формах оказалось востребованным и современными правовыми системами.  
     Наиболее ярко эта тенденция проявилась в странах общего права, которые традиционно основывались на объективной теории договора, в рамках которой предпочтение отдается, прежде всего, самому тексту договора. 
     В практике английских судов сложилось так называемое «золотое правило» толкования, согласно которому «слова договора должны быть истолкованы в их буквальном и обычном смысле, исключая случаи, когда отклонение необходимо для того, чтобы избежать абсурда, противоречия либо непоследовательности»3. 
     Ввиду простоты применения и значительной процессуальной экономии английские судьи до последнего времени придерживаются при толковании условий договора данного правила, несмотря на то, что оно неоднократно подвергалось критике.
     В американских судах аналогичное значение имеет правило очевидного значения.  Данное правило выполняет ограничительную функцию в процессе доказывания смыслового содержания договора, представляя собой по существу запрет сторонам ссылаться в подтверждение значения, отклоняющегося от буквального, на обстоятельства, которые прямо не следуют из текста договора. Как отмечается в литературе, «в случае отсутствия неопределенности суды делают вывод о том, что документ является «ясным» и буквальное значение становится значением договора»4.
     В отличие от традиций английского и американского права по замыслу разработчиков гражданских кодексов Германии и Франции, основанных на классической (консенсуальной) модели договора, при толковании договора суды должны были полностью отказаться от приоритета буквального значения.
     Согласно ст. 1156 Французского гражданского кодекса (далее – ФГК) при рассмотрении соглашений нужно исследовать, в первую очередь, каково было обоюдное намерение договаривающихся сторон, а не останавливаться на буквальном смысле выражений. В соответствии с  §133 Германского гражданского уложения (далее – ГГУ) при толковании волеизъявлений необходимо следовать действительной воле, не придерживаясь буквального смысла выражений. 
     В свою очередь в российской судебной практике явно прослеживается тенденция к ограничению толкования спорных условий в пользу установления буквального значения слов и выражений, содержащихся в договоре, чему в немалой степени способствует редакция ст. 431 Гражданского Кодекса РФ (ГК РФ).
     Согласно первому абзацу указанной статьи при толковании условий договора судом принимается во внимание буквальное значение содержащихся в нем слов и выражений. Буквальное значение условия договора в случае его неясности устанавливается путем сопоставления с другими условиями и смыслом договора в целом.
     В соответствии со вторым абзацем, если правила, содержащиеся в части первой настоящей статьи, не позволяют определить содержание договора, должна быть выяснена действительная общая воля сторон с учетом цели договора и всех иных обстоятельств.
     Такая структура ст. 431 ГК РФ явилась поводом для того, чтобы в российской доктрине укрепилось мнение о наличии «двухступенчатой системы толкования, где приоритет отдается буквальному толкованию, а действительная воля выясняется лишь при невозможности буквального и систематического толкования».
     Данное мнение возобладало и в судебной практике применения ст. 431 ГК РФ, согласно выводам которой действительная общая воля сторон выясняется судом только в случае неясности буквального значения текста договора. 
     Следует отметить, что советское законодательство не содержало каких-либо правил о толковании договоров. Впервые такие правила появились только в ст. 59 Основ гражданского законодательства Союза ССР и республик и почти дословно были перенесены в ст. 431 ГК РФ.
     Вместе с тем, в российском дореволюционном праве могут быть найдены нормы, которые также закрепляют приоритет буквального толкования договора.
     Так, согласно ч. 1 ст. 1538 Свода Законов Российской Империи при исполнении договоры должны быть изъясняемы по словесному их смыслу. Если словесный смысл представляет важные сомнения, тогда договоры должны быть изъясняемы по намерению их и доброй совести. Как отмечается в комментариях, приоритет «словесного смысла» был заимствован из австрийского кодекса. При этом в Своде содержалось немало правил, заимствованных из ФГК, которые в части толкования договоров основаны на приоритете воли сторон. 
     Для современной российской практики вывод о неясности содержания договора является обязательным условием для толкования с привлечением всех обстоятельств, перечисленных в ст. 431 ГК РФ, что было подтверждено на уровне определения Высшего Арбитражного Суда РФ (ВАС РФ) об отказе в передаче дела в президиум для проверки в порядке надзора.
     На примерах английского и французского права нетрудно заметить, что в случае установления буквального значения спорного условия суд ограничивает доказательства, которые могут быть представлены сторонами, ссылкой лишь на текст договора. К данным подходам тяготеет и российская судебная практика, которая предполагает возможность ограничения установления воли сторон буквальным значением без исследования всех иных доказательств, которые могут быть представлены сторонами5. 
     На наш взгляд, ограничение права сторон представлять доказательства в процессе толкования для подтверждения обосновываемого ими значения спорного условия, должно быть подвергнуто критике, исходя из следующих тезисов. 
     Во-первых, во всех рассматриваемых правопорядках, исключая немецкое право, предпосылкой для применения указанных правил является вывод суда о том, что язык договора является ясным, не вызывает сомнений и поэтому не требует толкования, поскольку спорное условие может иметь лишь одно допустимое значение, которое является буквальным. 
     Между тем, в юридической литературе уже не раз обращалось внимание на то, что вывод суда об определенности и ясности условий договора также является результатом толкования. Как отмечают C.-W. Canaris и H.C. Grigoleit, «в сущности каждый акт понимания договора предполагает и – хотя об этом часто не говорится – основывается на толковании. Фактически само утверждение, что договор не требует или не допускает толкования  представляет собой акт толкования и результат такого толкования»6.
     К этому стоит добавить, что суд, формулируя вывод о ясности условий договора на основе его буквального значения, одновременно констатирует отсутствие в спорном условии неопределенности в смысле объективной предпосылки для обращения к правилам толкования. В то же время, как указывалось ранее, на практике неопределенность договора обнаруживается только после применения его условий к конкретным отношениям сторон, то есть неопределенность в большинстве случаев является скрытой. По этой причине суд может отказать в толковании условий договора, неопределенность которых может проявиться только в процессе толкования.
     Во-вторых, значительным недостатком применения рассматриваемых правил является то обстоятельство, что для понятия «ясность условий договора» с практической точки зрения невозможно предложить универсальное определение с целью его последующего использования в качестве ограничения толкования.
     Представление о ясности договора как о возможности установления буквального значения его условий в результате «простого прочтения» также нельзя признать полезным для практики, что связано с объективной многозначностью слов и их сочетаний, о чем мы уже упоминали в предыдущем параграфе.
     При этом для постановки вопроса о том, что следует понимать под буквальным значением слова, необходимо исходить из зависимости значения слов в языке от контекста их употребления. 
     Буквальное значение слова, как правило, рассматривается в качестве обычного либо общеупотребительного значения. Если следовать этому, то такое значение может быть установлено посредством обращения к авторитетному толковому словарю того языка, на котором составлен договор. 
     С сравнительно-правовой точки зрения не является случайным то, что правила, ограничивающие толкование, долгое время играли большую роль именно в общем праве, где традиционно при установлении необходимости толкования договора, как было показано в предыдущем параграфе, опираются на объективные предпосылки (неопределенность как многозначность условия договора).
     В своем диссертационном исследовании, посвященном проблеме толкования гражданско-правового договора, Степанюк Н.В. предлагает радикальные законодательные нововведения вплоть до отмены ст. 431 ГК РФ и включения новых правил толкования, в том числе правила о том, что «условия договора толкуются в контексте всего договора»7. Мы не видим, в отличие от данного автора, необходимости вводить аналогичные нормы и полагаем, что скорректировать практику применения данной статьи возможно на уровне разъяснений высших судебных инстанций с учетом предлагаемого нами далее подхода.
     
     
     1.2. Определение понятия толкования договора
     
     Для понимания гражданско-правовой природы процесса толкования договора следует обратиться к сфере его применения, рассмотрев вопросы о цели и задачах толкования, а также о соотношении с другими гражданско-правовыми институтами.
     Как правило, вопросы толкования условий договора могут быть поставлены при рассмотрении споров о заключенности и действительности договора, о нарушении его условий для применения соответствующих мер гражданско-правовой ответственности. Однако такая необходимость может возникнуть и при разрешении других категорий споров, которые нельзя отнести к договорным. К примеру, при рассмотрении виндикационного иска может потребоваться установление смысла спорного условия договора купли-продажи вещи, а при разрешении корпоративного спора – суду необходимо будет обратиться к содержанию акционерного соглашения.
     Правильным было бы утверждать, что отсутствием ясности сформулированных условий уровень интерпретационных проблем не исчерпывается, при толковании договора подлежат разрешению вопросы заключенности и действительности договора, распространения действия договорного условия в отношении конкретной ситуации, а также правовой квалификации (отнесения спорного договора к определенному виду и типу). Так, при рассмотрении спора о заключенности договора подряда заказчик утверждал, что обязательств по оплате выполненных работ не возникло, поскольку между сторонами отсутствуют согласованные условия об объеме и содержании работ, начальном и конечном сроке выполнения работ, графике выполнения работ, которые носят существенный характер. Суд кассационной инстанции решил вопрос о заключенности договора с помощью правил толкования (ст. 431 ГК РФ), указав, что «само по себе неполное выражение предмета договора в его тексте не может свидетельствовать о его незаключенности, поскольку установление предмета договора возможно путем выяснения действительной общей воли сторон с учетом цели договора». При этом суд указал, что фактически сторонами был определен предмет договора, приняв во внимание, что стороны сочли возможным приступить к исполнению обязательств по договору, ответчик подписал акты приемки выполненных работ и частично их оплатил, что свидетельствует о ценности работ для заказчика и наличии между сторонами подрядных отношений, к которым подлежат применению нормы ГК РФ о подряде. 
     Приведенный судебный пример указывает на то, что при установлении того, заключен договор подряда или нет, суд обратился к правилам толкования и учел все обстоятельства дела, определив отсутствующие в тексте договора условия посредством толкования8. 
     В другом деле правила толкования договора были применены судом для  определения действительности условия заключенного между сторонами договора аренды. Согласно условиям оспариваемого договора аренды помещения арендная плата за пользование помещением уплачивалась с момента подписания сторонами акта приема-передачи. Помимо этого договор содержал специальное условие, согласно которому в том случае если центральный проезд к зданию, в котором расположено помещение, не будет открыт до момента подписания акта приема-передачи, арендная плата уплачивается арендатором с момента открытия центрального проезда. Полагая, что указанное условие договора ничтожно, так как противоречит закону, предусматривающему возмездность договора аренды, арендодатель обратился в арбитражный суд с соответствующим иском. Применяя правила ст. 431 ГК РФ, арбитражные суды первой и апелляционной инстанций, путем сопоставления спорного условия договора с другими условиями и смыслом договора в целом, пришли к выводу, что оспариваемым условием договора стороны не освободили арендатора от уплаты арендной платы, а лишь согласовали порядок ее уплаты. Соглашаясь с данным выводом, суд кассационной инстанции указал, что оспариваемое «условие не противоречит условию о возмездности договора аренды, так как арендатор обязан вносить арендную плату за пользование имуществом в соответствии с его назначением, а является лишь отсрочкой исполнения обязательства по уплате арендных платежей».
     Вместе с тем, при всем многообразии споров, при разрешении которых может потребоваться установление значения договорных условий, основная цель толкования договора остается неизменной и состоит в определении содержания прав и обязанностей сторон его заключивших.
     В этой связи то, каким будет решение суда по существу дела, напрямую зависит от того, какую интерпретацию спорного условия суд посчитает правильной. В первом из приведенных выше примеров суд определил, что заказчик несет обязанность по оплате выполненных работ, а во втором – момент возникновения права арендодателя требовать уплаты арендных платежей. В обоих случаях практическая значимость результатов толкования договора состояла в решении судом вопроса о содержании правоотношения, которое возникло из договора.
     Установление того, какими правами обладают и какие обязанности несут стороны договора, предполагает исследование судом воли сторон, положенной в основу любого договорного обязательства. 
     Вместе с тем не следует упускать из внимания, что вопрос о толковании договора всегда носит вспомогательный (факультативный) характер, а результат толкования важен для разрешения иных вопросов, стоящих перед судом: имеет ли истец право на взыскание убытков, является ли договор заключенным, не нарушает ли он императивных норм закона, к какому виду договоров необходимо отнести спорный договор и т.д. Поэтому необходимость в установлении значения спорного условия не может являться самостоятельной целью обращения в суд, а требование об истолковании договора судом – самостоятельным способом защиты прав. Хотя такую точку зрения разделяют не все авторы9.
     Так, Степанюк Н.В. в качестве одного из тезисов, выносимых на защиту диссертационного исследования, предлагает обоснование возможности обращения в суд исключительно с требованием о толковании содержания сделки10. 
     Данный вывод основан на чрезмерно широком понимании автором процесса толкования договора, который не учитывает концептуальные задачи, которые стоят перед судом при установлении содержания договора. 
     Так, автор считает, что толкование не только возможно, но и необходимо даже в отсутствии спора о праве «суд должен осуществлять толкование договора при каждом рассмотрении дела, независимо от того, заявляют ли стороны ходатайство о необходимости проведения его толкования и независимо от наличия между ними разногласий относительно того или иного условия или договора в целом». Более того, автор утверждает, что «толкование является процессом, который осуществляется независимо от наличия каких-либо расхождений: когда судья определяет содержание договора, он тем самым уже осуществляет одну из первоначальных стадий толкования (уяснение)».
     Подчеркивая особую роль суда в толковании договора, автор предлагает признать и за сторонами статус самостоятельных субъектов толкования, аргументируя свою позицию тем, что толкование сторонами условий договора всегда предшествует его исполнению.
     Задача разрешения правового спора сближает толкование договора и толкование закона. Как норма закона, так и условие договора, структурно представляя собой правило поведения, и являются для суда ближайшим смысловым ориентиром для разрешения спора о праве. При этом нельзя полностью отождествить рассматриваемые процессы.
     Так, профессор  A. L?deritz указывает, что в отличие от толкования договора толкование закона является «частью правоприменения»11. 
     Традиционно толкование закона  понимается как «логическая операция, в рамках которой устанавливается, как соотносятся обстоятельства дела с составом, предусмотренным законом, когда конкретные правовые последствия подводятся под абстрактные правовые последствия, установленные нормой. Вследствие этого не имеет значения, как законодатель хотел урегулировать конкретный случай, стоящий перед судом, задача толкования закона состоит в том, чтобы определить, как законодатель хотел урегулировать случаи подобного рода.
     Если закон выполняет функцию общего (абстрактного) упорядочивания гражданских отношений, то договору отведена роль индивидуального регулирования, при этом, как справедливо указывает профессор A.L?deritz, данные функции «различаются только масштабом». 
     Соотношение толкования закона и договора ставит еще один важный для дальнейшего рассмотрения вопрос. Если норма закона подразумевает лишь одно правильное понимание – понимание суда, что согласуется с общим требованием правовой определенности закона, то договор при толковании предполагает множественность горизонтов понимания сторонами спорного условия. Но следует ли из этой посылки то, что у спорного условия может быть два и более правильных значения?
      Отвечая положительно на данный вопрос, необходимо исходить из двух обстоятельств. Во-первых, как мы указывали ранее, сама природа языка предполагает возможность существования равновозможных различных значений условия. Более того, согласно постмодернистской концепции языка: «Текст санкционирует бесчисленное количество интерпретаций и нет такого понятия как правильная интерпретация». Во-вторых, «правильность» значения спорного условия зависит не столько от того, насколько объективно установленное значение отражает волю стороны договора, сколько от достоверности доказательств, предложенных сторонами для подтверждения позиций в споре о толковании договора. Поэтому в основу судебного решения может быть положено понимание договора одной из сторон в пределах представленных сторонами по делу доказательств. Справедливо говорить, что при установлении судом спорного значения условия в наибольшей степени проявляется принцип формальной истины состязательного процесса.
     Различия в толковании договора и закона также проявляются в том, что для договора не столь актуальны «прединтерпретационные» этапы исследования договора12. В традиционном учении о толковании закона такой этап именуется «критикой» и включает в себя установление подлинности нормы (того факта, что данная норма действительно исходит от органа власти) и проверка правильности ее текста.
     
     1.3. Субъективный подход к толкованию договора
     
     В XIX столетии под влиянием идей индивидуализма и автономии воли в гражданском праве континентальных стран, на основе которых была создана классическая (консенсуальная) модель договора, субъективный подход к толкованию договора стал доминирующим. «Для пандектистов это становится логическим продолжением частной автономии и «волевой теории» договора. Если договорные обязательства по определению устанавливаются по собственному усмотрению, то единственной целью судов является раскрытие того, о чем стороны договорились, и признание их подлинных намерений»13.
     С точки зрения консенсуальной модели существо договора состоит в консенсусе (соглашении), то есть в совпадении воли лиц, его заключивших, поэтому в рамках субъективного подхода целью толкования условий договора является установление действительной («подлинной», «реальной») воли сторон.
     Действительная воля устанавливается на основе непосредственного наблюдения и соотнесения опыта интерпретатора (суда) и сторон. Речь идет в этом случае о той воле, которая была сформирована ее носителем во внешних знаках (условия договора, переписка, последующее поведение). В этой связи представляется удачным определение действительной воли как воли эмпирической, то есть того намерения, которое может быть определено непосредственно на основании доказательств, свидетельствующих о том, каких правовых последствий желали стороны при заключении договора.
     Классическая модель договора была положена в основу европейских кодификаций, поэтому в национальных кодексах, принятых в 19 столетии, нормы о толковании договора ориентированы на применение субъективного критерия. Согласно ст. 1156 ФГК при рассмотрении соглашений нужно исследовать в первую очередь, каково было обоюдное намерение договаривающихся сторон, а не останавливаться на буквальном смысле выражений. Согласно  § 133 ГГУ при толковании волеизъявлений необходимо следовать действительной воле, не придерживаясь буквального смысла выражений14. 
     Статья 431 ГК РФ также указывает на необходимость выяснения действительной общей воли сторон, хотя и после буквального толкования. Элементы субъективного подхода могут быть обнаружены и в российском дореволюционном законодательстве. Так, согласно ст. 1539 Свода Законов Российской Империи если словесный смысл представляет важные сомнения, тогда договоры должны быть изъясняемы по намерению их и доброй совести. Ссылка на намерения сторон приведена также в ст. 86 Проект Гражданского уложения  Российской Империи.
     Однако современный французский и, в особенности, немецкий подходы к толкованию договора едва ли можно назвать в чистом виде субъективными, то есть ориентированными на поиск действительной воли сторон, поскольку при толковании договора широко используются техники интерпретации договорных условий, которые основаны на объективных элементах, о чем будет сказано ниже.
      Следует указать, что субъективный подход нашел непосредственное отражение в ряде международных документов, представляющих собой различные формы унификации договорного права. 
      Так, глава IV Принципов УНИДРУА (2004), посвященная толкованию договоров, открывается положением, согласно которому договор следует толковать согласно общему намерению сторон (п. 1 ст. 4.1). 
      Аналогичное требование содержится в  п. 1 ст. 5:101 Принципов европейского договорного права, согласно которым договор толкуется в соответствии с общим намерением сторон, даже если оно отличается от буквального смысла слов. От приоритета общего намерения не отказались также разработчики Проекта общей модели будущего европейского гражданского кодекса (The Draft Common Frame of Reference, ст. 8:101, далее – DCFR).
     Приведенные выше нормы, отражающие приоритет намерений сторон над тем, как они выражены в тексте договора, прежде всего, направлены на охрану автономии воли лиц, заключивших договор, от искажений, которые могут быть привнесены судом в процессе толкования договора. Под искажениями в данном случае необходимо понимать такие ситуации, когда в результате толкования какой-либо из сторон договора будет вменена обязанность, исполнение которой она не намеревалась принять при его заключении.
     Очевидно, что такая ситуация недопустима и противоречит самой сути принципа свободы договора, который с доктринальных позиций является логической основой субъективного подхода к толкованию договора. В то же время применение только субъективного критерия при толковании сталкивается с проблемой защиты интересов стороны договора, которой такое волеизъявление направлено15.
     Еще более очевидной данная проблема становится при рассмотрении структуры гражданско-правового договора, в котором участвуют, как минимум, две стороны. В этой связи становится актуальным вопрос, о воле какой из сторон говорится в приведенных выше нормах об «обоюдном намерении договаривающихся сторон» (ФГК), «общем намерении сторон» (Принципы УНИДРУА, DCFR). Отечественный законодатель также упоминает действительную общую волю сторон во втором абзаце ст. 431 ГК РФ.
     В большинстве случаев обе стороны не могут быть одновременно авторами спорного условия: неопределенная формулировка, как правило, исходит от одной из сторон, которая предложила данное условие либо проект договора, поэтому применительно к договору можно говорить об авторстве спорного условия.
     При применении субъективного критерия определяющую роль играет то, что другая сторона (адресат заявления) знала или не могла не знать о намерении заявителя. Сообразно этому в немецкой литературе постулируется тезис о том, что решающее значение должно быть придано распознаваемости волеизъявления для другой стороны. Этот тезис основан на учении о воле и волеизъявлении в сделке, которое также было сформировано немецкими цивилистами.
     Суть данного учения состоит в том, что правовые последствия сделки связываются не столько с волей, то есть внутренним решением лица о совершении сделки, сколько с проявлением данной воли вовне, то есть с волеизъявлением. Как указывает A. Manigk, основы данного учения были заложены в классических работах F.C. von Savigny, который исходил из следующего: «поскольку на самом деле воля должна восприниматься как единственный значительный фактор, влияющий на действительность, и только потому, что она представляет собой внутреннее, невидимое явление, нам необходим определенный знак, через который она может стать распознаваема для других, и таковым знаком, через который открывается воля, и является изъявление»16. 
     Для целей толкования важно то, что, исполняя функцию объективации воли, «волеизъявление независимо от его формы сообщает адресату волеизъявления содержание внутренней воли лица». 
     Как при этом следует понимать закрепленную во многих законодательных источниках формулировку о толковании договора согласно «общей воли сторон»?
     Представляется, что необходимо исходить из того, что воля, равно как волеизъявление, – понятия индивидуальные, поскольку носителем воли может быть одно лицо, с этой точки зрения коллективная воля, в том числе общая воля сторон договора, в значительной степени представляет собой теоретическую абстракцию, если не фигуру речи. 
      На практике при установлении «общей воли» сторон исследованию подлежит волеизъявление стороны-заявителя с позиций стороны-адресата. При этом под действительной волей сторон договора понимается эмпирическая воля стороны-заявителя, ограниченная теми значениями, которые были доступны для понимания стороной-адресатом. 
     Субъективный подход к толкованию договора приобретает объективные черты, поскольку при исследовании воли стороны-автора суд сужает область такого исследования позицией стороны-адресата, а определяющее значение приобретают внешние проявления воли, которые могут быть доступны стороне-адресату. 
     В то же время не следует абсолютизировать позицию стороны-адресата в ущерб интересам стороны-заявителя, который мог не проявить должной степени заботливости и осмотрительности для понимания волеизъявления, исходящего от стороны-заявителя.
     Учитывая это, ни смысл, вкладываемый в волеизъявление стороной-заявителем, ни то понимание, которое возникло у стороны-заявителя – не могут рассматриваться достаточным источником для применения субъективного критерия вне связи и без соотнесения друг с другом. 
     Данный подход представляет собой компромиссное решение между интересами стороны-заявителя и стороны-адресата, способствующее достижению судом баланса в каждом конкретном случае, прежде всего, на основе принципа состязательности процесса, когда каждая из сторон в равной мере может предоставить доказательства, обосновывающие ее мнение по поводу того, какова была действительная воля стороны и могла ли она быть осознана в заявленном значении17.
     Интересен опыт частной кодификации договорного права в США, который позволяет сделать вывод о том, что общая тенденция развития теории толкования договора направлена на применение субъективного критерия к толкованию договора18.
     Так, согласно п. 2 ст. 202 Второй кодификации договорного права, когда стороны вкладывали различное значение в обещание либо соглашение, либо в условие, оно толкуется согласно значению, которого придерживается одна из них, если к моменту заключения соглашения: 1) такая сторона не знала об ином значении, которого придерживалась другая сторона, и другая сторона знала о значении, которого придерживалась первая сторона; 2) у такой стороны не было причин для того, чтобы знать о любом ином значении, которого придерживалась другая сторона, и у другой стороны имелись основания для того, чтобы знать  о значении, которого придерживалась первая сторона.
     Кроме того, применение субъективного критерия толкования условий договора сталкивается с практическими сложностями.
     Во-первых, представить доказательства того, что другая сторона знала или должна была знать о значении предложенного спорного условия, равно как и обосновать обратное, зачастую сложно.
     Во-вторых, применение субъективного критерия может быть значительно затруднено, когда невозможно установить, какая из сторон готовила проект договора либо участвовала в разработке спорного условия, поскольку при его применении предполагается установление судом автора и адресата спорного условия договора. В отсутствии доказательств авторства спорного условия возможность распределения бремени доказывания  между сторонами также ограничена. 
     Примечательно, что, к примеру, Принципы УНИДРУА (ст. 4.1 и ст. 4.2) содержат отдельные правила в отношении заявлений сторон (оферта, акцепт и т.д.) и договора как единого документа. При этом субъективный критерий толкования договора применяется тогда, когда договор может быть разложен на оферту и акцепт соответственно.
     В-третьих, в современном обороте в формулировании условий сложных коммерческих сделок участвуют не сами стороны, а их юристы. Говорить в такой ситуации о действительной воли стороны, а также представлять доказательства такой воли на практике также проблематично.
     Ввиду практических сложностей, в том числе связанных с доказыванием того, что значение действительной воли было понятно ее адресату, субъективный критерий толкования применяется не часто. На наш взгляд, субъективный критерий применим в тех случаях, когда значение действительной воли настолько очевидно (например, следует из буквального толкования договора либо обстоятельств, которые были известны и не могли быть проигнорированы другой стороной), что сторона-адресат не могла понять договор иначе.  
     Во многих практических ситуациях при толковании договора ограничиться применением субъективного критерия не представляется возможным. В таких случаях дальнейший поиск действительной (эмпирической) воли не оправдан и правоприменителю следует обратиться к объективному критерию толкования договора. 
     
     1.4. Объективный подход к толкованию договора
     
     Исторические корни объективного подхода также могут быть найдены в римских источниках. Как уже указывалось ранее, в архаичном jus civile преобладание торжественных форм заключения сделок предопределяло формалистский подход к толкованию, при котором безусловным приоритетом пользовалось слово как сакральное основание договорных связей. Однако современный объективный подход к толкованию договора с римским формализмом, о котором говорилось выше, роднит разве что общая идея о приоритете внешних проявлений воли лица.
     Если основой для субъективного подхода к толкованию договора служит, как было указано, принцип автономии воли, то объективный подход базируется на принципе защиты доверия как непосредственно стороны договора, так и всех третьих лиц.
     На теоретическом уровне данный принцип также был разработан немецкими цивилистами в рамках уже упомянутой ранее дискуссии по поводу приоритета воли и волеизъявления в сделке19. 
     При исследовании объективного подхода к толкованию договора следует принять во внимание, что исходной посылкой понятия договора служит не соглашение сторон, основанное на принципе автономии воли, как в классической модели, а концепция договора как акта коммуникации индивидов. В этой связи профессор R.Zimmerman указывает, что волеизъявление, как эманация индивидуальной автономии, не существует в социальном вакууме; оно вызывает обоснованные ожидания со стороны других лиц, которые должны быть оправданы. 
     Это отражает существенное смещени.......................